Зимняя жертва - Страница 97

— Не дай бог! — восклицает Зак.

— А мне можно прийти?

— На репетицию?

— Да.

— Конечно. — Зак явно озадачен. — Разумеется, можно.

В конференц-зале городского музея душно, но хористам, похоже, комфортно в этом просторном помещении. Сегодня их двадцать два. Малин подсчитала: тринадцать женщин и девять мужчин. Большинству за пятьдесят. Все они тщательно причесаны и одеты в нарядные национальные костюмы местного типа: цветные рубашки и блузы, жакеты и юбки.

Они выстроились на сцене в три ряда. Позади них, подвешенное к сводам потолка, красуется огромное полотнище с вышитыми птицами, будто готовыми вот-вот взлететь и устремиться в зал. Малин сидит в заднем ряду, рядом с дубовой панелью, и слушает, как хористы распеваются, болтая и пересмеиваясь. Зак оживленно беседует с женщиной его возраста, высокой блондинкой в синем платье.

«Очаровательна, — замечает про себя Малин. — Как и ее платье».

Но вот женский голос объявляет:

— Итак, начинаем. «People get ready…»

Словно по команде, ряды хористов выравниваются. Они прокашливаются в последний раз, и на лицах появляется сосредоточенное выражение.

— Раз, два, три…

И вот зал наполняется пением, гармонией звуков. Малин удивляется их спокойствию и силе и тому, как это красиво получается, когда двадцать два голоса сливаются в один.

«You don’t need no ticket, you just get on board…»

Малин откидывается на спинку стула, прикрывает глаза, позволяя музыке захватить себя. А когда она снова смотрит на сцену, начинается новая песня.

Она видит, что Заку и другим хористам по-настоящему хорошо там, на сцене, где они просто соединяются в песне в одно целое.

Внезапно Малин пронизывает острое чувство собственного одиночества. Она не принадлежит этому целому, но знает, что это единение важно, а причина ее собственной отчужденности находится за пределами этого зала.

Где-то там есть дверь.

И она заперта.

63

Преступления.

Малин, когда это все началось? Когда закончится? Или это движение по кругу? Становится ли зла больше с течением времени или его количество постоянно? Распределяется ли оно заново с рождением каждого человека или его накапливается все больше?

Вот над чем стоит мне поразмыслить, летая над этой землей.

Я вижу дуб, на котором меня подвесили.

Здесь так одиноко. Вероятно, дереву нравилось мое общество.

Мячи. Я ловил их и бросал обратно, а они возвращались снова и снова.

Мария?

Ты знала?

В этом ли была причина твоей доброты? Родственная связь между нами сыграла здесь роль? Я так не думаю.

Воздух надо мной и воздух подо мной, я отдыхаю в своей собственной пустоте. И мертвые вокруг меня шепчут: «Продолжай, Малин, продолжай».

Это еще не конец.

И я опять чувствую страх.

Должен же быть какой-нибудь выход?

Должен быть.

Просто спроси женщину там, внизу. Женщину, к которой сзади подкрадывается человек, одетый в черное, прячась за рядами кустарников.

Ранний вечер тих и холоден. Темно. Ворота гаража никак не хотят открываться. Они скрипят и щелкают, и звук будто застревает в стынущем воздухе. Она снова нажимает кнопку на стене. Ключ на месте, и электричество, во всяком случае, есть.

Позади нее жилые дома, мерзлая растительность. В большинстве окон горит свет, почти все вернулись с работы. Ворота гаража не поддаются. Придется открывать вручную. Как-то раз она уже делала это. Тяжело, но получается, а ей надо спешить.

Шорох в кустах за спиной. Птица? В это время года? Может, кошка? Но и они в такой холод не гуляют.

Она оборачивается и тут видит его, черную тень, которая устремляется к ней, делает два-три шага — и потом набрасывается. Она машет руками, кричит, но никто не слышит. Ощутив во рту какой-то неестественный химический привкус, она рвется и отбивается, но варежки смягчают удары, делая ее борьбу похожей скорее на любовную ласку.

А вы глядите из своих окон.

Смотрите, что происходит.

У него — ведь это наверняка он — черный капюшон. Она видит темно-карие глаза, наполненные злобой и болью. Но сейчас ее мозг пропитан химическим запахом. Сознание живое, ясное, но она исчезает, мышцы расслабляются, и она больше не чувствует своего тела.

Она может видеть, но у нее двоится в глазах.

Она видит человека, людей, стоящих вокруг. Вас несколько?

Нет, постойте, только не здесь.

Бороться бесполезно. Как будто все уже случилось и она побеждена.

Глаза.

Его, ее, их?

«Они не здесь, — думает она. — Глаза где-то там, далеко, в другом месте».

Сладковатое и жаркое дыхание. Оно должно казаться чужим, но это не так.

Потом химические испарения добираются до зрения и слуха. Звуки и образы исчезают, мир исчезает, и она не знает, просто спит или уже умерла.

«Не сейчас, не сейчас, — думает она. — Ведь я все еще нужна. Его лицо там, дома, мое лицо. Не сейчас, не сейчас».

Она не спит.

Она знает это. Потому что глаза открыты, а голова болит, хотя все вокруг как в тумане. Или все же это сон? Мысли спутались.

Я мертва?

И это моя могила?

Я не хочу оставаться здесь. Хочу домой, к своим. Но не боюсь. Почему я не боюсь?

Это, должно быть, гудит мотор. Мотор в хорошем состоянии делает свою работу с радостью, несмотря на мороз. Она чувствует жжение на запястьях и в ногах. Ими не получается пошевелить, зато можно лягаться, выгибая тело дугой, биться о четыре стены, ограничивающие это тесное пространство.